Поначалу, когда Зализа отвел пришедшим неведомо откуда, но показавшим отвагу в схватке со свенами людям место на берегу Суйды и помог поставить первые дома, они ночевали здесь ввосьмером. Потом зимний поход выбил двоих: погиб Леша Синий, да Юшкин остался выхаживать раненых в Боре, где, видимо, и осел. После того, как часть ребят перебралась в оставшиеся после строивших мануфактуру плотников дома, они оказались здесь втроем. Потом Росин уехал с опричником, а сегодня и Юра сделал для себя новый выбор. Игорь опять остался один.
Картышев перевернулся с боку на бок, и услышал осторожный стук в дверь. Поначалу он подумал, что ему послышалось: ну кто станет бродить по дому за-полночь, да еще стучать, как в приемной райсобеса? Но тут дверь приоткрылась, и внутрь скользнула женщина, едва не проданная сегодня на юг.
— Прими меня, Игорь Евгеньевич, — попросила она. — Не хочу я одна оставаться.
Пока Картышев пытался сообразить, как ему следует поступить в такой ситуации, она торопливо скинула поневу и решительно забрались под одеяло:
— Хоть на время прими. Всю жизнь Бога молить стану.
Игорь взглянул на ее крупный, с горбинкой нос и подумал о том, что этот небольшой недостаток на фоне более молодых девушек сегодня едва не сломал судьбу женщины. Хотя, в ее положении, вряд ли стоило говорить о приятном и благополучном будущем.
Она осторожно подкралась к Картышеву, прижалась обнаженной грудью к его боку, бедрами — к его ноге, и бывший танкист, уже очень давно не ощущавший женщины рядом с собой, понял, что больше не способен думать о судьбе этой несчастной. Скорее, наоборот: он был рад, очень рад, что ее злая судьба привела гостью к нему в постель.
Женщина провела рукой по телу мужчины, нашла самую главную деталь организма, напрягшуюся до последнего предела, и принялась всячески ее оглаживать, то ли не понимая, что вполне может сама сесть на него сверху, то ли специально побуждая своего возможного господина к решительным действиям, заставляя проявить волю, власть и желание. Игорь, после долгого воздержания, долго размышлять над этими хитрыми уловками и дальними помыслами оказался неспособен, он просто подмял полонянку под себя, раздвинув ее ноги своими, и вошел — грубо, торопливо, жадно. Женщина застонала, заскребла ногтями по спине, одновременно обхватив ногами его спину, а Картышев упрямо пробивался к своей цели, забыв про время, ласки и возможность других положении, пока волна наслаждения не смыла блаженный морок с его сознания.
Тяжело дыша, он поднялся, подошел к окну, прикоснулся пальцами к холодному стеклу, раскатанному его же собственными руками.
— Покурить бы счас…
— Принести попить, Игорь Евгеньевич?
— Да уж, до курева тебе не дотопать, — усмехнулся Картышев и ощутил прикосновение к своему плечу:
— Оставь меня при себе, Игорь Евгеньевич… Хоть на время.
— Как тебя зовут-то?
— Мария…
— А лет сколько?
— Осьмнадцать уже.
— А мне тридцать шесть…
Игорь повернулся к ней, обнаженной, провел рукой по волосам. Что могло ждать ее в этом мире? В Ливонии своей отец, а то и хозяин их деревни, отдали бы ее своей волей крепкому мужику, чтобы в сытости жила, хозяйство крепила, детей рожала, за скотиной ухаживала, еду готовила. Теперь, в плену, Зализа с тем же правом повелевать мог отдать ее за любого смерда, и она стала бы рожать детей, ухаживать за скотиной, готовить еду. А мог опричник отдать ее и татарину, и она… Станет рожать ему детей, ухаживать за скотиной, готовить еду. И кажется ей сейчас, что дома куда легче — но муж вполне может поколачивать ее каждый день, не зарабатывать на хлеб для нее и детей, и на ней же срывать всю злость. А в персидском гареме ее станут одевать в шелка, одаривать золотом и ласками, кормить сластями и фруктами — недаром старик Грибоедов описывал, как многие русские пленницы отказывались возвращаться домой, в послепетровскую нищету… А могут и засадить не понравившуюся рабыню в скотный сарай, чтобы там и ухаживала, там и жила. Прав Зализа, доля женщины зависит только от везения. И везение это — мужчина, что рядом всегда будет.
— Оставишь, Игорь Евгеньевич?
— А чего мне еще тут искать? Замуж возьму. Пойдешь?
— У-у… — пискнула она, подпрыгнула и повисла у него на шее. Вообще-то, Картышев понимал, что именно этого она и добивается, но все равно — радости такой не ожидал.
— Жалко, Росин в Москве, — хмыкнул он, запуская пальцы в волосы выбранной навеки жены. — Останется холостяком.
— Чего ему от нас нужно? — Костя с непониманием осмотрел собравшихся в небольшой палате с расписными стенами бояр и нескольких женщин, в обязательных кокошниках, длинных пышных юбках и коротких душегрейках. Каждый раз, когда он видел торжественно одетых бояр, у него возникало ощущение, что наступила зима. Хотя Росину и в рясе из тонкой шерсти было жарковато.
— Государь видеть желает, насколько здоров ты после мук перенесенных, — заученно повторил Андрей Толбузин.
— Он что, доктор? Осматривать станет?
Из распахнутых наружу окон лилось яркое солнце, освещавшее два сундука и высокий, витой бронзовый подсвечник, составлявшие все убранство палаты. Да и была она, судя по всему, просто проходной комнатой: двери с одной стороны, двери с другой.
— Настя, складку у шеи поправь, натирает, — повернулся Росин к боярыне Салтыковой, и та запустила свои тонкие прохладные пальчики к нему под ворот.
— Государь Иван Васильевич следует! — распахнулись обе двери, и бояре торопливо выстроились рядком от стены до стены. Толбузин, потянув Костю за собой, приткнулся в общий ряд.