Царская дыба - Страница 83

— Аппендицит, что ли?

— Колики брюшные. Дядья Салтыковские уже подступать стали, в монастырь отправить хотели, да добро изрядное, без пригляда оставшееся, себе отписать, но теперь притихнут. Коли государь на нее внимание обратил, безобразничать не рискнут…

Они вышли за ворота, и Зализа обратил внимание на однообразно одетых пленниц:

— Вы полонянок-то как, обрюхатили? — деловито поинтересовался он.

— Дык… — запнулся Игорь. — Мы как-то…

— А что же? — отказался понимать его смущение Зализа. — Бабы завсегда должны рожать детей. Полонянки — холопов, жены — бояр. А коли не нужны никому: так и продать их татарам, те баб пользовать мастера.

— Почему не нужны? — покачал головой Картышев. — Нужны.

— А коли нужны, ты собственность свою на нее покажи. Хочешь, к ноге привяжи, хочешь, спать рядом клади, хочешь, кольцо на палец одень. Но беспризорных девок быть не должно, срам это. Или пусть вам детей рожают, или татарам, — повторил свою угрозу опричник. — А в монастырь отдавать я их не собираюсь. Убытки это одни.

— Ты, Семен Прокофьевич, прямо как на скотину на них смотришь! — не выдержал Картышев. — «Брюхатость», «опорос»!

— А тебе коли не нравится, — внимательно посмотрел ему в глаза Зализа. — Выбери, кто человеком быть достоин, да под свою защиту возьми. А без мужа, что защитить, приласкать, наказать, али поддержать завсегда может, баба скотина и есть.

— Женщина тоже человек, такой же равноправный, как и мы. У нее тоже разум, тоже честь есть, — попытался утвердить свою мысль Игорь, но опричник только рассмеялся в ответ:

— А коли я любую из них опрокину сейчас, да подол задеру, где ее разум и равноправие будет? У бабы честь есть, пока она под защитой отца своего состоит, мужа, али детей возмужавших. Вся ее честь, все равноправие в мужчинах, что рядом живут, хранится, и нигде более.

* * *

Юля вернулась из леса близко к полуночи, благо летние дни в Северной пустоши стоят долгими, и сумерки наступают поздно. Медведя ей завалить не удалось, но на поясе висели двое длинноухих, а за плечами — небольшой кабанчик. Сваты к этому времени уже давно уехали, захмелевшие одноклубники разошлись по избам, Андрей Калтин и Коля Берзин по поручению отца Тимофея рванули на лодке к Порожку, в ближайшую купеческую лавку, за водкой, и только пара полонянок, негромко переговариваясь, домывала котлы.

Юля угрюмо дошла до кухни, кинула добычу на стол, сама усаживаясь на лавку:

— Вот, разделайте завтра в общий котел. И пожрать что-нибудь дайте, а то жвачка вяленная в зубах навязла.

Полонянки всплеснули руками, метнулись к центральному двору. Лучница проводила их недоуменным взглядом, покрутила пальцем у виска и принялась сама шарить по горшкам в поисках остатков общего ужина. Вскоре ей удалось обнаружить тушеное мясо — она тут же отвалила себе изрядную порцию в уже помытую деревянную плошку и вытащила из заднего кармана брюк алюминиевую ложку, оставшуюся с далекого двадцатого века.

Со стороны двора показалась изрядная делегация, во главе которой бежали пленницы, а за ними шествовали отец Тимофей, Игорь Картышев, семенил Миша Архин, позади поспешала Зина и Тамара.

Теперь Юля встревожилась всерьез, замерев с поднесенной ко рту ложкой, но во здравом размышлении мясо в рот все-таки переправила, решив, что в желудке пользы от него станет больше.

— Дочь моя, — прокашлялся, подступив, иеромонах. — Весть я принес для тебя важную и благую…

— Вы так смотрите, — не выдержала девушка, — словно меня из олимпийской сборной опять поперли.

— Какая сборная! — закричал Картышев. — Сваты приезжали! Тебя Варлам Батов замуж берет.

— Что, опять?! — бросила Юля ложку. — Да пошел он в задницу! Не нужно мне никакого Батова! Да зарасти оно пшеном!

— Как это зарасти?! — рыкнул отец Тимофей. — Я уже согласие дал!

— Вот ты за него замуж и иди! А мне этот Варлам уже вот так, — Юля чиркнула себя пальцем по горлу. — То иди, то тикает, то опять иди!

— Да он не тикал от тебя, дура! — протиснулся вперед Архин. — Он сватов помчался посылать! За сватами! Поняла?

— Не пойду я за этого белоглазого, — фыркнула Юля уже не так уверено. — Не хочу!

— Как это не пойду! — опять подал голос монах. — Я здесь Господом тебе заместо отца поставлен! Да как ты мне перечить смеешь! — он со всей силы грохнул кулаком по столу, а другой протянул вперед висящий на груди тяжелый крест. — Прокляну! От Церкви отлучу! С глаз прогоню навеки! А ну, смири гордыню немедля и отвечай с покорностью: пойдешь по воле моей и Господней за сына батовского Варлама?! Пойдешь, охальница, али воле отцовской перечить посмеешь?!

— Сейчас она даст ему в глаз, — подняв брови, предсказал Миша Архин.

Но Юля в наступившей тишине смиренно вздохнула:

— Ну, коли так… Тогда, конечно, пойду, — и губы ее расползлись в глупой бессмысленной улыбке.

* * *

К полудню третьего, с визита сватов, дня Каушта вымерла: только легкий дымок вился над трубой стекловарни, разбрелись по загонам без присмотра коровы и свиньи, не стучали в лесу топоры, а при звуках бубенцов со стороны дороги и возящиеся на кухне женщины присели за плиту, прячась от посторонних глаз. Отец Никодим, в накинутом поверх рясы овчинном полушубке, Игорь Картышев, Зина — да почти все одноклубники притаились во дворе за запертыми воротами. Бубенцы стихли, и вскоре послышался громкий стук.

— Кто там? — грозно спросил монах.

— Проезжие люди добрые, — откликнулись из-за ворот.